Мы никогда не узнаем, сколько детских судеб исковеркал антисиротский закон, поскольку мы не знаем, какие именно дети обрели бы семью в Америке, если бы им этого не запретили. Чиновники продолжат заседать в теплых кабинетах и, перебирая бумажки, сурово хмурить брови: 650 тысяч детей в России воспитываются вне семьи. Да, ужас. Но не ужас-ужас, поскольку смотреть на такую цифру можно только с птичьего полета, а с птичьего полета не разглядишь, как каждый из этих 650 тысяч каждую ночь плачет в подушку и ждет маму, которая никогда не придет.  Можно продолжать орлиный полет, а сужать круги ни к чему — а то ненароком заметишь, как где-то там, в глухой провинции, старшие детдомовцы насилуют младших, а потом демонстративно отсаживают их от себя в столовой — как большие. Как в тюрьме.

Или представить себе детей, которым уже сказали, что у них есть свой дом, правда, не здесь, не в лучшем из миров, а в Америке. И эти дети, как назло, уже видели своих заокеанских папу и маму и, вместо того чтобы плакать по ночам в подушку, с надеждой ждут своих новых родителей. Но не дождутся, потому что на загадочной родине вышел закон, по которому мы лучше гордо и бестрепетно сгноим цветы нашей жизни в родном суглинке, но не отдадим их туда, где наших воров и убийц не хотят видеть.

А если совсем спуститься с высот и очутиться, например, в Петербурге, то нетрудно заметить, что в городе трех революций таких детей ровно 33 души. В доме ребенка № 13, что на канале Грибоедова, — 7 душ. Это вообще не совсем обыкновенный дом ребенка, там уже несколько лет идет эксперимент. Петербургские психологи, объединившись с американскими коллегами, обнаружили, что брошенное дитя, живя в казенном заведении с рождения, за 3-4 года проходит через многие десятки рук, что не успеют у него зародиться привязанности — к такому же малышу в соседней кроватке, к нянечке, к воспитательнице, как его маленькую любовь тут же сокрушают, не со зла, а потому что таков распорядок — в определенном возрасте перейти в другую комнату, потом еще в одну, быть переданным другим воспитателям, третьим, четвертым, пятым. И у ребенка наступает эмоциональная катастрофа, а в карточке пишут: задержка психического развития. И как бы с ним ни занимались, он мало что усваивает, в силу отсутствия главного фермента детского успеха — любви. Эксперимент прост, как апельсин: дайте ребенку постоянно общаться с двумя-тремя взрослыми, живя в одной и той же комнате с постоянными соседями — и он ту же обгонит сверстников, которых перекидывают как мячик из рук в руки.

В отдельно взятом доме ребенка № 13 это поняли, и дети там не выглядят несчастными. Но директор Наталья Никифорова, в отличие от Жириновского, все равно не считает, что ее пусть и выдающееся учреждение — предел мечтаний для маленьких детей. Поэтому тот факт, что семь ее воспитанников после принятия антисиротского закона, скорее всего, не увидят своих американских семей, она восприняла как личное горе. Дом ребенка, детский омбудсмен Светлана Агапитова и даже Комитет по социальной политике написали в Москву запросы — что делать с 33 петербургскими сиротами, попросили отпустить их, раз уж у них почти появились семьи. Ох, уж это почти!

История первая, Тимофей, 4 года, синдром Дауна. У Тимофея уже была семья: его приемные родители приезжали к нему из Америки, провели с ним четыре дня, которые, возможно, так и останутся единственными счастливыми днями в его жизни. Он прекрасно понял, что это его папа и мама, он полюбил их, загорелся надеждой, ждал. Уезжая, Эндрю и Бетани Найджел оставили ему свой семейный альбом — чтобы он мог каждый день смотреть на своих родных и радоваться. И он не только смотрел сам — как только кто-нибудь заходил в комнату, он сразу же бросался к полке, где лежал альбом, и требовал его достать — показать гостям, чтобы они разделили его радость. Но вот вышел закон...

«Альбом я забрала в свой кабинет, — говорит Наталья Никифорова, — чтобы меньше травмировать Тимофея. Правда, его родители не сдались, они подали жалобу в Страсбургский суд, надеются на то, что отказ отдать им ребенка, с которым они уже познакомились, будет признан нарушением 8-й статьи Европейской конвенции о правах человека. Если этого не произойдет, то будущее Тимофея — это одиночество, даже при условии, что он попадет в очень хороший интернат. У нас такие дети почти никогда не находят семью». Такое же будущее ждет и еще двоих детей с синдромом Дауна, живущих здесь же: их потенциальные американские родители только начали сбор документов.

История вторая, Николоз, «ребенок-бабочка», год и 7 месяцев. На языке науки этот диагноз называется буллезный эпидермолиз. В ответ на любое прикосновение кожа вздувается кровавыми пузырями, ранами — это постоянные страдания и необходимость очень сложного и очень дорогого ухода. По словам Натальи Никифоровой, специальные повязки для «ребенка-бабочки» стоят до 150 тысяч рублей в месяц. Тем удивительнее, что для этого малыша в Америке нашлись приемные родители: семья Круппер живет по соседству с семьей, которая усыновила мальчика Антона из Москвы с тем же диагнозом, и они поняли, что могут ухаживать за таким ребенком. Уже был готов пакет документов, папа и мама ждали разрешения приехать… Теперь они пишут в дом ребенка, пишут всюду — отдайте нам нашего Николоза, но его не отдают.

История третья — Светлана, 7 месяцев, она лежит в Институте транспланталогии, ее собственная печень с рождения практически не функционирует, так что спасти Свету может только одно — пересадка печени. В России нет регистра донорских органов, пересадка возможна только от близких родственников, а в Светином свидетельстве о рождении в графе «папа» и «мама» стоит прочерк. Поэтому в России шансы девочки на жизнь практически равны нулю. В начале декабря для нее нашлись родители в Америке, но с выходом антисиротского закона сбор документов пришлось прекратить. Подписывая закон, Владимир Путин подписал Свете смертный приговор.

Я не хочу произносить это имя — по сравнению с подписанием этого закона поступок Герострата кажется мне мелким хулиганством. Вряд ли найдутся такие весы, но все же если представить на одной чашке храм Артемиды, а на другой детские жизни, я знаю, что перевесит. И пора называть вещи своими именами: тысячи тяжело больных российских сирот закон лишает не только семьи, он лишает их жизни. И авторы и вдохновители этого закона, все, кто его безропотно принимал и торопливо подписывал, должны называться соответственно — убийцами.

Совсем недавно в Петербурге случилась еще одна история — история Дениса: ему 2 года и 8 месяцев, российские усыновители отказывались от него и от его букета болезней девять раз. Суд успел отдать его американской паре — Филиппу и Энн. Денис за несколько дней так к ним привязался, что все нянечки диву давались — говорят, это была любовь с первого взгляда. Но когда Энн, закончив все формальности, приехала забрать мальчика, ей сказали, что прокуратура подала протест на решение суда. По счастью, об этом узнала детский омбудсмен Светлана Агапитова и быстро предала огласке этот чудовищный по своей бессмысленной злобе жест, направленный на то, чтобы вырвать у Дениса его единственный шанс на нормальную жизнь. И дракон убрал когти. Но он по-прежнему крепко держит 33 ребенка, чуть не получивших новую семью в Америке, и разожмутся ли когти на сей раз, не знает никто. Если не разожмутся, Тимофей никогда больше не получит своего семейного альбома, а Светлана умрет.