Отец. Он вошел в мою жизнь с седой головой. Молодые глаза и большая седая голова. Его звали Халид.
Когда я был совсем маленьким, отец говорил мне слова добрые и ласковые. Не часто, но говорил. В юности дарил мудрые мысли.
- От всего есть спасение, - учил он. - Нет средства от глупости.
- Рядом со справедливостью стоит счастье, - говорил.
- Лучшая победа та, которая добыта миром.
- Будь добр, честен, умерен во всем...
Брал меня на руки и рассказывал, как пас овец пятилетним мальчиком, помогал моему деду пахать землю и убирать кукурузу: рассказывал о детстве, которого у него не было, и о юности, трудной, как перевал в горах.
Отец вспоминал:
- В семье Пата - моего деда - было семеро детей. Пара волов, корова да клочок земли, на котором стояла мазанка: стены - из плетней, земляной пол. В одной из комнат - очаг. Здесь на цепи висел котел. Мать поровну делила между детьми незатейливую еду. В детстве мы носили штаны из домотканого холста и грубошерстные рубахи свободного покроя. Их делали матери. Чувяки и ичиги тоже шили они.
Отец с раннего возраста помогал взрослым пасти скот. Несколько десятков коров и пару сотен овец - все богатство родственников и соседей - угоняли в междуречье Чегема и Шалушки, на зимовку. Здесь животные находили скудную пищу, а люди подкармливали их кукурузными стеблями.
Жили в большом шалаше. Спали на сене, покрытом войлочной подстилкой. Укрывались овчиной. Моему отцу было тогда семь лет.
Однажды волки зарезали двадцать баранов. Отару пас Халид. Он плакал. Было жалко и себя, и баранов.
Воспоминания отца, как алагирские груши. Каждое из них - добрый и сочный плод. Но в мою сапетку не уместить всех плодов огромного дерева. И я решил: сорву несколько груш с нижней ветки: и оттуда, где у дерева пояс, и оттуда, где у дерева папаха. А затем подберу несколько плодов с земли, разбитых, бесформенных, но все равно знаменитых алагирских груш.
Отец вспоминал, как чегемский мельник поймал огромную рыбину, и все село сбежалось к реке. Или как коршуны воровали со двора цыплят. А еще вспоминал, как засуха выжигала посевы, а болезни уносили людей, как однажды мир разделился на красных и белых.
Было то же село и те же люди, и та же обыкновенная земля. Но, казалось, что уже не было больше голубого неба и зеленой травы, и желтого солнца. Только два цвета оставались вокруг: красный и белый.
В те дни никто не выходил со двора без винтовки. В засадах гремели выстрелы. Плакали женщины, потому что муллы отпевали покойников - красных и белых.
А потом по селу мчались всадники, и опять трещали выстрелы, и еще громче плакали женщины.
Кто победит?
Победил красный цвет: красные ленты на папахах, красное знамя над сельсоветом, красные лозунги по селу...
Отец вспоминал:
На боевой тачанке привез меня в школу-коммуну председатель Чегемского сельсовета Лют Арипшев. Он остановил коней у особняка князя Шипшева (здесь открыли общежитие школы) и, придерживая одной рукой маузер, а другой крепко сжав мою руку (чтобы не сбежал), переступил порог особняка.
Примите еще одного коммунара! - крикнул Лют.
Он записал меня в какие-то списки, потрепал по плечу и укатил. Я хотел заплакать, но не успел. Передо мной положили одежду: костюм, ботинки, фуражку... Плакать было просто нечестно, и я решил сделать это попозже. Пока я мылся в бане, и шапку мою, и чарыки сожгли.
Отец вспоминал:
- В школе-коммуне мы осваивали азбуку, обучались письму, пели песни... Если кто-то из нас быстрее других усваивал, что четырежды четыре - шестнадцать, его считали умным мальчиком.
Был голод, но от скудных пайков для них урывали лучшее. Была бедность, но им сшили пальто и костюмы, купили ботинки... Не было бумаги. Писали мелом на грифельных досках. Не было учителей. Их присылали из Москвы и Ростова-на-Дону.
А вокруг гуляли банды. Гремели выстрелы. Их отцов приносили домой на бурках. Муллы грозили, что станут чегемские дети «гяурами», а они становились грамотными людьми.
Когда в Нальчике открыли первый городок знаний, его назвали Ленинским... Как-то отец сказал:
- Ленинский учебный городок был нашей мечтой, явью и надеждой...
О чем мог мечтать сын кабардинского пахаря? Одним выстрелом сбить яблоко с шеста. Одним ударом сабли срубить жердь на скаку. Одним взмахом набросить аркан на коня. Это умели мои земляки.
Многое умели они. Но многого и не умели. Жили в саклях, а мечтали о светлых домах. Ходили по тропинкам, а мечтали о широких улицах. Им были непонятны слова «завод», «трактор», «радио»... И они осваивали эти понятия.
Недавно, зная, что приближается столетний юбилей отца, я достал с антресолей его документы - истинные сокровища. Приказы, указы, удостоверения, грамоты, наградные документы...
В двадцать один год (в 1931 году) он стал наркомом (по теперешним меркам - министром). И до ухода на пенсию в 1970 году являлся членом правительства Кабардино-Балкарии.
Да, были падения и взлеты. Из партии исключали, с работы снимали, из квартиры выселяли, в НКВД вызывали на допросы. Со всеми тогда такое случалось.
Известный дирижер и композитор Артемий Шахгалдян рассказал:
- А ведь мы с отцом твоим, Халидом Патовичем, создали в нашей республике первый симфонический оркестр. Из Ростова привезли музыкантов, из Москвы, Владикавказа. А с каким трудом завозили в Нальчик музыкальные инструменты... Особого усилия стоило привезти рояль. Но справились и с этим.
Интересный случай рассказал мне отец о том, как в Нальчике появилась первая АТС.
- Приехал я в Москву на прием к наркому тяжелой промышленности СССР Орджоникидзе, - рассказывал Халид Патович. - В приемной масса народа: генералы, чиновники самого высокого ранга и я... В своей каракулевой папахе, гимнастерке, галифе и в сапогах. Молодой еще совсем. Мальчишка. Все ждали наркома, который задерживался у Сталина.
«Сегодня я, конечно, к Серго не попаду, - думал тогда, - может завтра. Через пару дней...»
Вдруг появляется Орджоникидзе. Все вскочили со своих мест. Нарком сказал:
- Здравствуйте, товарищи! - и направился в кабинет. Уже в дверях остановился. Посмотрел на меня и спросил:
- Ты откуда, земляк?
Видимо, папаха сыграла свою роль.
- Из Кабардино-Балкарии.
- Вот как! - обрадовался Серго. - Я там много раз бывал. Воевал. Устанавливал Советскую власть. Давай, давай, не робей, пошли со мной!
И, обращаясь к высокой публике, сказал:
- Простите! Земляк мой. Не имею права заставлять его ждать.
Я сказал наркому, что нужна АТС, столбы нужны, чтобы тянуть радио и телефон в
балкарские села, машин совсем нет...
Григорий Константинович вызвал помощника.
- Где у нас есть АТС?
- Только что получили для гостиницы «Москва» из Бельгии.
- Отдайте Кабардино-Балкарии! И десять вагонов столбов. И двадцать «пикапов». А тебе, земляк, выделяю две «эмки». Если дам одну, то Бетал заберет ее, и ты останешься без машины.
Когда, вернувшись из Москвы, я доложил об этом Калмыкову, он выбежал из-за стола, схватил меня, обнял, приподнял своими могучими ручищами:
- Молодец, чегемец!
Так в Нальчике появилась первая АТС.
Бережно перелистываю пожелтевшие страницы, рассказывающие о трудовом пути этого большого человека. Да разве он один был таким? Казбулат Керефов, Али Сасиков, Черим Кудаев, Музакир Битоков, Магомед Уначев, Чамай Уянаев, Мустафа Зумакулов...
Угольный рудник в Былыме, автотрасса от Пятигорска до Владикавказа, радио и телефон - в балкарские селения...
А сколько сделано для развития пищевой и перерабатывающей промышленности! Заводы в Нальчике, Прохладном, Нарткале, Сармаково, на высокогорных пастбищах...
Какого качества были молочные продукты, колбасы и конфеты!
Те, кто работал с отцом, а их, к сожалению, становится все меньше, говорили и говорят о Халиде Патовиче только в превосходной степени.
- Он вывел меня на широкую дорогу, - заявляет один.
- Я считаю его своим вторым отцом, - говорит другой.
Его представили к ордену, а он убедил руководство республики, что этот орден следует дать мне, молодому специалисту, а не ему, - говорит третий.
Меня в молодые годы часто спрашивали: «А трудно быть сыном министра?» - «Да, трудно, - отвечал я. - Надо быть достойным имени отца (да и моего великого деда)».
«А какие блага были у семьи руководителя всей пищевой промышленности республики?» - задавали вопрос.
«Да никаких. Как-то мы, члены семьи Халида Патовича, обратились к нему: «Нельзя ли нам за наши деньги в месяц раз покупать в вашем фирменном магазине «Молоко», что на улице Кабардинской, по одному килограмму сливочного масла и сыра» (дефицит был большой на эти продукты)? Ни секунды не задумываясь, он ответил: «Этого делать нельзя. В нашей системе трудится около тридцати тысяч человек. Если можно нам, нашей семье, то можно и им. Тогда что же останется для продажи населению? Я приношу домой свою зарплату. Вот на нее и живите».
Отец многие годы был членом бюро нальчикского горкома партии, его высоко ценили коллеги в соседних республиках, руководство в Москве. А местные власти?
Пророков в своем отечестве нет!
Перед уходом на пенсию Халид Патович и Тимбора Кубатиевич Мальбахов - первое лицо в республике - рассорились. За год до пенсионного возраста отец положил на стол руководителя Кабардино-Балкарии заявление об уходе «на заслуженный отдых». Его вроде бы не хотели опускать. Руководство в Москве категорически возражало, но он настоял на своем. Добровольную свою отставку тяжело переживал. Заболел. И через два года ушел из жизни.
Я хорошо помню его друзей - наркомов, министров. Видел их в нашем доме, на улицах, а когда занялся журналистикой, то в их кабинетах встречался, на деловых активах... У многих из них я сидел на коленях, иных знал лишь в лицо. Седые, чуть сутулые, уставшие от забот и хлопот. Эти люди уступали старшим дорогу и помогали младшим сесть в седло. Они не забыли, как собирать початки кукурузы и кому за праздничным столом, разделывая вареную баранью голову, отдать ухо. Они знали, когда пойдут дожди и что делать, если дожди не пойдут.
А какие песни пели они в редкие свои застолья: русские, кабардинские, балкарские! Мне очень нравились эти песни, исполняемые от души.
Как заботились они друг о друге… Как любили молодежь…
- Не отставайте! - торопили они нас, зовя за собой.
Помню, их становилось все меньше и меньше. А теперь ведь и вовсе никого не осталось.
Отцу было бы теперь сто лет. Я уже пережил его на полтора десятка годов. Они рано уходили из жизни - люди, отдавшие родине и партии все и не получившие от них ничего. Хотя как сказать… А имя, а дело, а слава! Они и теперь, уже уйдя из жизни, торопят нас:
- Не отставайте!
Думаю, что таких людей, как они, уже никогда не будет. Не может быть. Их породило удивительное время.
Нынешние руководители, возможно, грамотнее, чем они, в чем-то умнее, где-то предприимчивее. Но все же не такие. Пусть не обижаются на меня. Они не комиссары, не Коммунисты, если писать это слово с большой буквы. Партбилеты они носили не в карманах гимнастерок, а в душах, в сердцах своих.
Я так и не понял их до конца. Как не поняли их страна, партия, поколения, идущие за ними. Такое понять невозможно. Может, прожить надо?